МҰНАЙШЫ ЖАЗБАЛАРЫ
Ардагер геолог-барлаушы «Құрмет» орденінің иегері Бисенбай Бисенғалиев (Бәкөн әл-Сағыз) ағамыздың естеліктер жалғасы, басы осында
Е.В.Герасименко
Ардагер геолог-барлаушы
КЭ «МНГР» мекемесі жұмыс көлемін қысқартқан соң, «ҚазақТүрікмұнай» ЖШС-нда мұнай өндіру шебері, ұңғыларды күрделі жөндеу инженері болып, «ҚазМұнайТеңіз» МҰК Акционерлік Қоғамына қарасты «Аташ», «Түпқараған» ЖШС-ларында Каспий теңізінің қайраңынан мұнай-газ іздестіру жобаларына қатысып, аталған мекемелерде бас маман дәрежесінде еңбек етті. Қайда жүрсе де өз ісінің шебер маманы болды. Қыздарын қияға қондырып, немерелер сүйіп отырған қадірменді ата.
Аянбай төгілген маңдай тері еленбей қалған жоқ, отанымыздың ең жоғарғы наградаларымен, атап айтқанда: «За трудовую доблесть в СССР» медалі, «Еңбек ардагері» төс белгісі, «Еңбек Қызыл Ту» ордендерімен және басқадай көптеген мақтау грамоталарымен, заттай, ақшалай сыйлықтармен, бірнеше бесжылдықтардың еңбек озаты төсбелгілерімен марапатталды.
Жучка
Моим внучкам.
Это было давно, в начале восьмидесятых годов прошлого века. В те годы, после окончания бурением глубоких поисково-разведочных или параметрических скважин, для уточнения глубины залегания горных пород, вблизи проводились сейсморазведочные работы взрывным способом, то есть, на каком-то определенном расстоянии от устья скважины бурилось на небольшую глубину какое-то количество шурфов (отверстий). В них спускали взрывчатку, а в скважину прибор для приема сигнала, производили серию взрывов с последующей записью. Опасную зону ограждали флажками. Взрыв сопровождался выбросом на небольшую высоту дыма, земли и пыли.
Буровые находились на большом удалении от населенных пунктов, поэтому рядом с буровой располагался поселок, состоящий из жилых вагонов и, соответственно, была столовая, а если столовая, то обязательно будут приблудные, или кем-то привезенные собаки. На нашей буровой была только одна собака. Это была обычная, небольшого роста черно-белая дворняга. Ее, кажется, привез какой-то водитель из соседней буровой. Как ее звали, никто не знал, поэтому назвали ее просто Жучкой. Она, кажется, была довольна этим именем и всегда откликалась на это имя, помахивая хвостом. С нею играли, ей нравилось, чтобы за нею гонялись, да еще лучше, если несколько человек. Она научилась не бояться звука работающих механизмов и провожала на буровую сменную вахту, так как после завтрака, обеда или ужина от буровиков ей всегда доставалось чего-то вкусненького и, возможно много. На нашей буровой началась подготовка к поведению сейсморазведочных работ, бурились шурфы, закладывалась взрывчатка, в общем, работы шли своим чередом, а мы только издали наблюдали. Во время работы техники и людей Жучка неоднократно пыталась сбегать и посмотреть, что там, как и почему без нее делается, но незнакомые люди и техника сдерживали ее пыл и, видя, что мы остаемся на месте, она от нетерпения повизгивала, но оставалась с нами, знакомыми.
Как только окончились подготовительные к взрывам работы, а люди и техника покинули опасную зону, наша Жучка не выдержала и помчалась, чтобы уточнить, что там делалось без ее участия. Она бегала от шурфа к шурфу, что-то там вынюхивала, иногда рыла. Так как вскоре должна была прогреметь серия взрывов, мы звали ее, пытались привлечь к себе, но она так увлеклась, что не обращала на нас никакого внимания, а заходить в опасную зону мы не могли. Руководитель взрывных работ находился в автомобиле у пульта. Он знал, что все люди покинули опасную зону, а то, что собака находится на месте взрыва, ему не было видно. Кто-то кричал, кто-то побежал предупредить, но было поздно, прогремела серия взрывов. Мы видели, что нашу Жучку подбросило вверх ногами метра на два и затем все скрылось в облаке дыма песка и пыли.
Это трудно описать. Когда пыль осела, мы увидели, что Жучка ползет как пластун между воронками от взрывов в сторону поселка. Она вся распласталась, голова прижата к земле, и только ноги быстро-быстро работали. Мы не знаем, как она определила конец опасной зоны, хотя воронки были уже позади, но она ползла и ползла, пока не доползла до известной только ей безопасной черты, поднялась, стремглав метнулась в поселок и исчезла под вагоном. Все кто видел это, конечно смеялись, только Жучке, очевидно, было не до смеха. Из своего укрытия она периодически лаяла. В начале этот лай был каким-то испуганным, жалобным, но через какое-то время она вылезла из своего укрытия, и начала облаивать место взрывов своим прежним звонким лаем. Ее осмотрели. На ней не было ран, ходила она нормально, возможно были ушибы, но под густой, местами подпаленной шерстью, их не было видно.
Эта история так, очевидно, и закончилась бы, но люди начали рассуждать о том, что откуда Жучка знает, как вести себя на поле, покрытом взрывами? А именно, что нужно ползти как пластун, чтобы не зацепили осколки? Она, очевидно, знала или чувствовала, что могут прогреметь еще взрывы, поэтому ползла и ползла. Возможно, эти познания передались ей от ее предков, которые в Великую Отечественную войну сбрасывали взрывчатку под траки фашистских танков, или как носили дополнительные сумки санитаров и помогали вытаскивать из поля боя раненных солдат, при этом, передвигаясь, как пластун, а может быть, она слышала про войну от людей? Трудно что-то сказать, не зная собачьего языка. И все-таки, мы думаем, что она слышала о своих храбрых сородичах, участвующих в войне от людей, когда те в свободное от работы время, сидя в беседке, рассказывали или читали о подобном, а Жучка, свернувшись калачиком, внимательно слушала и запоминала.
...
Встреча с волком
Этот случай, может быть, и забылся бы за давностью лет, если бы не имел печальный конец.
Было начало марта, везде лежал не глубокий, местами протаявший снег. Вечерело. На буровой шли повседневные работы, когда рабочие вдруг увидели, как лестнице, ведущей на рабочую площадку, подошел волк и начал грызть деревянные перила. Он, почему-то не боялся грохота дизелей и работающих механизмов. С верхней площадки до волка было метра три. Один рабочий взял большой ключ, бросил им в волка, но не попал, а тот отскочил и побежал в сторону соседней законченной бурением скважины. Кто-то пошутил: «Побежал Федора жевать». Все засмеялись, и продолжили работу. В душе мы, конечно, надеялись, что волк свернет с тропинки и уйдет в степь, а предупредить Федора не могли, так как «сотиков» в те годы не было и в помине, автотранспорт же приезжал на буровую только утром и вечером для смены вахт. Мы почему-то были убеждены, что одинокий волк не нападет на человека. Волк и человек испокон веков живут бок о бок друг с другом, и всегда при встрече, если есть выход, волк уступает дорогу человеку.
Вспомнился случай, когда у волка не было выхода:
«Мужчина пошел в поселок коротким путем по узкой дамбе, проложенной через неглубокое, но холодное в то время года озеро. Пройдя половину пути, он увидел, что на встречу идет волк. Через какое-то мгновение зверь бросился на человека, но человек не растерялся, и через какое-то время сунул одну руку волку в открытую пасть и ухватил его за язык, а другой рукой схватил зверя за горло, приподнял, прижал к себе и начал душить. Волк не мог нанести зубами значительных ранений руке, удерживающей язык, и через некоторое время был задушен. Человек попытался вытащить кисть руки из пасти, но челюсти зверя не разжимались, кисть не выходила. Тогда человек просто, как будто ежедневно попадал в такие передряги, перекинул руку с тушей через плечо и пошел дальше. Через некоторое время ему встретились люди, они помогли освободить руку из пасти зверя. Этот случай указывает на то, что у волка не было выхода. Он знал, что сзади за ним идут люди, а вот, что впереди встретится человек, он не знал, поэтому и вступил в схватку. Может это сказка, может это быль, но люди пересказывают.
Мы не могли тогда представить, какой грустной и смешной будет картина нападения и защиты.
Соседняя скважина находилась примерно в полутора-двух километрах и предназначалась для получения и перекачки по трубопроводу для нужд действующей буровой пластовой воды. Трубопровод был проложен по поверхности земли, а чтобы в зимний период вода не замерзла, был обвалован грунтом. Ветры сдули с верхушки обвалования снег, и получилось что-то вроде тропинки, по которой волк и побежал.
На скважине временно был сооружен из досок сарай, обшитый прорезиненным материалом (буровым укрытием), в нем были установлены дизель-электростанция и насос. На такие вспомогательные объекты обычно монтировали старенькие дизели, которые без больших нагрузок, непродолжительное время могли еще работать. Эти двигатели обычно имели пропуски масла, поэтому в сочетании с пропусками воды, вентилятор двигателя разбрасывал эту мелкую смесь на земляной пол и стенки. На полу образовывался сплошной обледенелый и промасленный каток, который обслуживающий персонал периодически должен был очищать. Для освещения была подвешена к потолку одна электролампа, в последствии тоже забрызганная смесью.
Для контроля над работой оборудования на водокачку направили бурового рабочего, звали его Федор. Это был небольшого роста, лет сорока, одинокий, слабый здоровьем от чрезмерного употребления спиртного мужчина. По приезду на вахту его организм отдыхал, так как алкоголя в ближайших сорока-пятидесяти километров не было, а привозить его ему никто не собирался.
Зверь прыгнул Федору на спину, когда он с ведром воды для долива в радиатор заходил в дверь сарая, ведро упало и пролилось. Так как Федор был одет в зимнюю одежду, волк не мог ее сразу прокусить. Федор сбросил зверя со спины, повернулся к нему, а тот начал прыгать и кусать ему кисти рук, пытаясь достать шею или лицо. Во время очередного прыжка Федор все же ухватил его одной рукой за горло, а второй за загривок, приподнял, но так как зверь изворачивался, а человек с трудом его удерживал, оба они поскользнулись на обледеневшем полу и упали немного в стороне от входа внутри помещения.
В том месте нижняя доска сарая была прибита сантиметров на пятнадцать-двадцать выше уровня пола, а брешь между доской и полом прикрывало незакрепленное бурукрытие. Ноги человека и зверя скользнули в эту брешь, то есть ноги оказались снаружи, а туловища - внутри сарая. Из этого положения, как не пытались, никто, ни человек, ни волк не могли освободиться, поэтому Федору приходилось только ожидать помощи, удерживая на вытянутых руках за шею волчью пасть.
Стемнело, когда к концу смены на скважину приехал механик, чтобы проверить состояние оборудования и забрать в буровой поселок Федора. Механиком был пожилой человек и, к тому же у него было плохое зрение - плюс восемь, (но это не мешало ему быть отличным специалистом). Войдя в сарай, где еле-еле что-то было видно от света замазученной лампочки, он услышал: «Помогите», и так как не видел, откуда происходил призыв, первое, что он подумал - человек попал в движущийся механизм или под напряжение, поэтому сразу заглушил двигатель, после чего в сарае стало совсем темно, и механик вообще перестал хотя бы что-то видеть.
Автомашина стояла в нескольких метрах и водитель, видя, что погас свет, включил фары. Первое, что ему бросилось в глаза, это извивающийся у стенки сарая чей-то хвост, а рядом человеческие ноги. Он понял, что произошло что-то серьезное, взял монтировку, вошел внутрь и приподнял незакрепленное бурукрытие для лучшего освещения. Федор и волк лежали, на полу, как будто обнялись. Зверь пытался освободиться, но Федор крепко держал его за горло и загривок. Конечно, можно было бы представить идиллию человека и любимой собаки, распростертых в объятиях на полу, но собак здесь не было, а взгляд Федора просил о помощи. Несколькими ударами монтировкой по голове, зверь был убит.
Раны Федору перевязали, и отправили в больницу ближайшего населенного пункта. У Федора, в основном были искусаны руки, но и с такими руками он мог продержать зверя до прибытия помощи почти в течение часа. На следующий день на буровую приехал врач санэпидстанции. Нам издали разрешили посмотреть на волка. По размерам он был похож на крупную овчарку, но у него еще не по сезону клочьями свисала шерсть, а из пасти – пена, глаза помутневшие. Нам объяснили, что зверь, очевидно, болен бешенством, ослаблен, поэтому Федор мог удерживать его длительное время. А бешенство, в основном, проявляется от голода. И перила зверь грыз не понимая, что болен, и не боялся даже грохота большого дизеля. Волчью голову отрубили и отправили с врачом в баклабораторию для подтверждения диагноза, а тушу облили соляром, сожгли, остатки посыпали хлором и закопали.
Федор в больнице принимал уколы от укусов диких плотоядных и залечивал раны. Курс лечения тогда продолжался сорок дней. Пациент давал врачам расписку о неупотреблении спиртного во время лечения и шести месяцев после, но он пил и вовремя и после, а месяца через четыре после выписки скончался от «волчьей» болезни.
Вот такая была история.
...
По соседству с волками
Моим товарищам по несчастью.
Был месяц март, снег уже почти сошел, если учесть, что зимой его почти не было.
На буровой шли какие-то работы, связанные с осложнением геологического характера, поэтому для ликвидации последствий прибыли специалисты от геологов до технологов, и мастеров. Сегодня моя пятнадцатидневная вахта заканчивалась, я был уставшим. Видя мое состояние, ведущий инженер по промывочным жидкостям предложил мне распить бутылку водки на троих, после чего лечь отдыхать.
Уже потом, шагая рядом по жизни, нам часто, с горя, или радости, приходилось делить на двоих последний «кусок водки». Так для непосвященных лиц в свободное от работы время по телефону мы уточняли место игры. «На своем поле» - означало, что можно спокойно выпить у кого-нибудь из нас дома, а «на чужом поле» - где-то в пивнушке или кафе, но пьяницами мы небыли, а может это нам казалось.
Я знал, что у них только одна бутылка и делить ее на троих не стоит. Конечно, для снятия остаточных напряжений выпить можно было, да и хотелось, но я отказался, мотивируя тем, что мне нужно еще быть на буровой. «На троих» мне было бы нормально, а им, я видел, мало, поэтому ушел, хотя они мне несколько раз предлагали. На буровой что-то не ладилось, я был зол, вернувшись и увидев их веселые, раскрасневшиеся лица и пустую бутылку, сквозь зубы процедил: «что, не могли уговорить». Смену я передал около двенадцати ночи, и так как в вагончике, где я должен отдыхать находился штаб ИТР, ушел к механику, у которого имелось свободное место. Перед сном я решил выпить индийского чаю, для чего прихватил с собою пачку тридцать шестого. Я высыпал чай на стол и стал перебирать, отделяя тридцать шесть процентов индийского, от остального, грузинского. Процесс был медленный, но стоял того, так как далее,- частично опорожненные пачки, пополнялись грузинским, и подавались к столу как тридцать шестой. Этому способу меня научил тот же ведущий инженер по промывочным жидкостям. Подобное, конечно, происходило редко и только для «своих»
Не успел я выбрать чаю на одну заварку, как услышал неистовый лай собак.
В поселке было шесть собак, из них две взрослые «мамы» и четыре годовалых щенка. Поселок был хорошо освещен и в окно я увидел, что по поселку мечутся собаки, а за ними волк. Собаки конечно без взрослых самцов не могли дать отпор, поэтому трое залезли под вагончик, и пока волк пытался их достать, остальные трое побежали в сторону буровой. Волк прекратил попытку заползти под вагон,- побежал вслед за тремя.
Метрах в восьмидесяти от поселка одна молодая собака залезла под вагон ИТР, вторая молодая спряталась между емкостями ГСМ, находящимися метрах в пятидесяти от буровой, а третья взрослая пробежала под технологическим трубопроводом, забежала в приоткрытую дверь насосного блока и залезла под невысокий обеденный столик буровиков. В это время был «ночной» обед, рабочие сидели вокруг столика и, видя, что собака туда залезла, начали ее выгонять, но потом прекратили потому, что она упиралась, не желая вылезать из-под ног шести человек.
Нам, даже охотникам, запрещалось иметь оружие, но, учитывая разные случаи встреч с дикими зверьми и отдаленность буровых от населенных пунктов, многие руководители бригад втайне держали ружья.
То, что волк погнался за собаками, я видел в окно, поэтому мы зашли в склад, я взял ружье с патронами, а механик вооружился полукилограммовым молотком и большим кухонным ножом. Мы обошли все жилые вагоны и предупредили, что где-то рядом с поселком и буровой бродит волк, который пытается напасть на собак, поэтому, пока мы не проясним ситуацию, никому из вагонов не выходить, даже в туалет и пошли на буровую, по пути предупредив дежурных ИТР об опасности.
Для обеспечения буровой техническую воду из скважины выдували компрессором в емкости, поэтому кому-то из числа смены приходилось периодически дежурить у оборудования. Оборудование было защищено от осадков сараем, изготовленным из деревянного каркаса и обшитого прорезиненной тканью. В то время, когда работал компрессор, дежурный находился наружи и видел, как одна собака пробежала метрах в пяти от него под техническим трубопроводом, возвышающимся примерно на полметра над землей, и забежала между емкостями ГСМ. Вторая перепрыгнула трубопровод и забежала в насосный блок, где обедала вахта, а третья, третья подбежала к трубопроводу, остановилась, посмотрела в сторону убежавших собак, а затем повернула голову в сторону дежурного. Они находились друг от друга метрах в пяти, шести, и хотя место было слабо освещено, дежурный понял, что это несобака, это волк, да какой большой. Он моментально забежал в сарай, прикрыл матерчатую дверь и в щель стал наблюдать за волком, в то же время определял пути к защите или отступлению, так как зверь в его глазах становился все больше и больше. Убежище дежурного для волка было не помеха, материал обшивки он мог быстро разорвать в клочья, но волк постоял, как бы раздумывая, затем побежал по-над трубопроводом и скрылся во тьме.
Все это он рассказал, немного заикаясь от испуга. По его словам волк был просто громадный. Мы попросили его не рассказывать ребятам о размерах зверя, зашли в насосную, где заканчивался ночной обед, рассказали рабочим о волке, разбежавшихся и спрятавшихся собаках. Только теперь рабочие поняли, почему самая старшая собака прибежала сюда, спряталась под низкий стол в окружении людей, где и до сих пор находится, то есть она знала, где и у кого искать защиту. Мы предупредили рабочих, чтоб с буровой по одному не отлучались, а если придется пойти в поселок за питьевой водой, то обязательно вдвоем и вооруженными гаечными ключами или арматурой.
Мы с механиком вернулись в поселок, осмотрелись. Собаки жалобно лаяли из-под вагонов, люди все налицо, поэтому решили идти в ту сторону, куда побежал волк. Мы были хорошо вооружены. Если волк голоден, то уйдет при виде вооруженных людей, ну а если бешенный - будет нападать, здесь-то мы его и встретим. Не сидеть же нам остаток ночи и неизвестно, как он поведет себя днем?
Обсудив положение, мы вышли из поселка и, осматриваясь по сторонам, пошли в темную степь. Луна иногда освещала окрестности, а иногда пряталась за ползущими по небу облаками. У меня бала двустволка двенадцатого калибра, заряженная картечью. Говорят, что таким оружием можно остановить тигра. По темноте мы прошли метров пятьдесят, когда я случайно обернулся и увидел, что из поселка, откуда мы недавно вышли, еще по освещенному месту на нас бежит волк. Механик приготовил нож и молоток, его состояние я не помню, но в себе я поборол легкий мандраж, поднял ствол, спокойно прицелился и нажал на курок, но выстрела не последовало. Мой легкий мандраж пробудился и перерос в большой, а я все давлю и давлю на курок пока не вспомнил, что ружье стоит на предохранителе, а волк все ближе и ближе. При снятии предохранителя, произошел щелчок, и волк резко повернул в сторону. Как по заказу луна в это время спряталась за облака, его не стало видно, и я выстрелил наугад с двух стволов ему вдогонку. С этим ружьем я мог обращаться, потому, что иногда охотился на пернатую дичь, но когда на тебя несется такой зверь, и ты впервые оказался в нелепом положении, то первое, что приходит на ум – это бежать, и бежать так, чтобы не догнала никакая зверюга. Хорошо, что второе, пришедшее на ум, опередило первое, и я в последний момент снял ружье с предохранителя. После выстрела с буровой к нам прибежали рабочие с фонарем и факелом. Придя в себя и перезарядив ружье, мы с опаской пошли обследовать местность с вероятным нахождением раненного или убитого зверя, но его нигде не было. Мы пришли к выводу, что зверь не бешенный, потому, что боится оружия и разошлись до утра.
Волк должен каким-то образом забыть к нам дорогу, а для этого его нужно ранить или убить. Самое страшное, это неожиданное нападение зверя ночью, да еще в небольшом ограниченном пространстве. А это может случиться с любым членом бригады, включая работающих женщин поваров, и в любом месте, даже у дворовых туалетов.
Вспомнился кошмарный случай, происшедший на одной из буровых, когда в темноте, в позднее вечернее время, волк напал на человека в неосвещенном тамбуре жилого вагона. В ужасе, входящий в вагон из раздевалки человек, даже не мог понять от кого ему нужно обороняться, а зверь молча, без рыков, наносил ему укусы в руки, тело и самое ужасное – в лицо. Когда ничем не вооруженные люди сбежались на призыв о помощи, и сами кричали не понимая, что происходит, волк выскочил из тамбура и безнаказанно скрылся в степи. Долго потом пришлось пострадавшему залечивать телесные раны, особенно на лице, но еще больнее и продолжительней была душевная травма – испуг. После лечения рабочий рассчитался и навсегда уехал с экспедиции.
Чтобы не допустить подобного, я решил избавиться от зверя. Для этого изготовил ошейник, а вместо поводка – тросик. Сзади поселка находилась баня, сделанная из емкости. Я планировал привязать одну собаку у бани, а сам с оружием сесть внутри. Собаки будут прятаться от волка, и тогда он нападет на привязанную, а ей придется прятаться только в бане, вот здесь я в него и выстрелю. Весь этот план я подготовил днем с учетом того, что зверь придет ночью, но волк в мой план внес свои коррективы.
Я ужинал, когда услышал знакомый по прошлой ночи толи лай толи вой собак и понял, что волк уже где-то близко. Собаки собрались на насыпи для слива воды, крутились, было понятно, что они его чувствуют, но еще не видят его, поэтому боятся в одиночку разбегаться и прятаться. Я предупредил всех в столовой и жилых вагонах, чтобы не выходили даже по нужде без моего разрешения, и пошел в свой вагон за ружьем.
Я уже говорил, что вагон располагался метрах в восьмидесяти от поселка. Территория была хорошо освещена. В сторонке от вагона был виден светлый силуэт. Я, почему-то, этому не придал значения, так как считал, что это одна из собак, прятавшейся под тамбуром вагона еще прошлой ночью, но, оказывается, это был волк. Я вошел в вагончик, надел зимнюю телогрейку, патронташ, взял ружье и вдруг услышал крик: «Помогите». Открыв дверь, увидел в тамбуре геофизика Алексея, у которого одна рука выше кисти находилась в пасти зверя, а второй он удерживал волка за загривок, и прижимал к телу. Стрелять не было никакой возможности, поэтому я спросил, что может ли он удержать волка, пока я сниму телогрейку и патронташ, на что он утвердительно кивнул. На столике у меня был перочинный нож и, так как другого оружия не было, я взял его. Вместе с рукояткой ножа я взял зверя за одно ухо, второй рукой за другое и стал крутить, одновременно опускаясь на колени. Крутил до тех пор, пока волк не освободил руку Алексея из пасти. Зверь лежал на боку и только безмолвно злобно щелкал зубами, пытаясь, что-нибудь ухватить. Я положил ему колено на шею, чтобы он не мог поворачивать щелкающую пасть, освободил руки и стал наносить ему удары ножом между ребер. Зверь уже был на издыхании, когда кто-то вошел, взял ружье и ударами приклада добил зверя.
Это была крупная волчица. По нашим соображениям она не была бешенной, просто была голодна. Шерсть бала ухоженной, в пасти не было пены, глаза не помутневшие. По рассказам специалистов, в это время года они обычно «прогуливаются парами», чтобы в мае, когда у всех животных и пернатых уже будет подросшее потомство, последними на свет появились волчата, и их волкам легче будет прокормить. Во время длительных «прогулок» звери почти ничего не едят, но после, ослабевшая волчица пыталась поймать хотя бы собаку и, так - как, ей этого не удалось,- напала на человека. К тому же зима и начало весны были бесснежными, и им было труднее кого-нибудь догнать, особенно копытных. Но, говорят,- от голода до бешенства один шаг.
У Алексея был болевой шок и потеря крови. Его отвели в вагон, перевязали, уложили, дали чаю. Он был испачкан только своей кровью, я же был измазан волчьей.
Оказывается, когда я предупреждал людей о приходе волка, я не зашел в вагон механика, так как он в это время был в столовой, и я не знал, что там был геофизик. Не дождавшись механика, он пошел на буровую вслед за мною. Волк, почему-то, пропустил меня и напал на него из-за угла вагона. Он схватил Алексея за мягкое место, - в последствии, глубокие рваные раны которого залечивали очень долго, Алексей махнул рукой и крикнул как собаке: «Пошла вон» и в тот же миг был схвачен пастью выше кисти машущей руки. Но он тоже не растерялся,- другой рукой ухватил зверя за загривок, приподнял, прижал к себе, не давая зверю освободить пасть, и пошел ко мне с призывом о помощи. Так я встретил его в тамбуре вагона.
По радиосвязи я сообщил руководству о происшествии и попросил с рассветом направить за пострадавшим санавиацию. Утром я получил указание отрубить у волка голову, упаковать и санавиацией вместе с геофизиком прибыть в облбольницу. Отрубили голову только после того, как под шею подложили бревно. Шея была покрыта густой и длинной шерстью, от которой топор просто отскакивал. Я уже упоминал, что волчица была ухоженной, поэтому после моего отлета рабочие сняли с нее шкуру, растянули для просушки, в общем, подготовили к выделке. Тушу зарыли.
В те годы на отдаленных геологоразведочных буровых по возможности накатывалась взлетно-посадочная полоса для приема самолета АН-2 или вертолета. Утром прилетел самолет санавиации. По прибытию в больницу Алексея начали оперировать, голову зверя отправили для исследования на предмет бешенства, а мне сделали несколько уколов и, как я не упирался, до следующего дня отправили домой, в конце – концов, доходчиво объяснив, что бешенство не переходит от зараженного человека к здоровому и за семью мне нечего волноваться. Через некоторое время мы с Алексеем написали расписки о неупотреблении спиртных напитков вовремя и по истечении шести месяцев прохождения курса лечения. Также просили дать нам заключение баклаборатории о состоянии волка, но нам объяснили, что во избежание ошибки при любом результате, нас будут лечить от укуса диких плотоядных, то есть двадцать пять дней, по одному уколу в день.
На следующий день после нашего отлета на буровую прибыл районный врач санэпиднадзора. Он попросил бурового мастера раскопать тушу. После того, как тушу раскопали, врач спросил «Где шкура», на что получил от рабочих ответ, что шкура была вчера отправлена вместе с головой. Врач знал, что шкуру никуда не отправляли, и сказал мастеру, что если рабочие не найдут шкуру, то мастер сам полетит ее искать и останется для лечения. Шкура, конечно, была найдена. Она висела под буровой растянутой для просушки. Когда ее показали врачу, он спросил «Кто снимал». К снятию шкуры почти все рабочие смены имели отношение, и если об этом сказать врачу, значит остановить буровую, поэтому в жертву был принесен один рабочий, которому врач сказал «В самолет, двенадцать дней лечения за контакт с диким плотоядным». Его направили на лечение по месту жительства - в районную больницу. Тушу вместе со шкурой облили топливом и сожгли, не сгоревшие остатки посыпали хлоркой и закопали. Так по непредвиденным обстоятельствам буровая бригада временно потеряла три специалиста.
Уколы от бешенства нам вводили в живот один раз после обеда. Поговаривали, что по ночам из нашей палаты периодически доносился протяжный волчий вой. Дежурная медсестра ночью почему-то с опаской заходила к нам, а в соседних палатах при виде нас всегда утихал разговор. Все было бы хорошо, если бы однажды к нам в палату не поселили раненого в руку домашним плотоядным – бездомным котом. Как невыносимо от него пахло. Этот запах, особенно ночью, раздражал, нам так и хотелось сцепиться с этим бездомным. Поговаривали, что по ночам в палате происходили какие-то потасовки, сопровождающиеся рыком и шипением. Мы, конечно, не верили в то, что о нас говорят,- всегда крепко спали, никаких протяжных песен не пели и в драках не участвовали. Правда иногда у себя на руках и теле по утрам замечали следы кошачьих когтей, но эти царапины быстро сходили, откуда они появлялись, мы не понимали, но заживали «как на собаке». Говорили, что к концу лечения воя уже не было слышно, ночью медсестра спокойно заходила в палату, да и запах уже не тревожил наши ноздри. По окончанию срока лечения нас выписали.
Я уже упоминал, что мы давали подписку о неупотреблении спиртного. После выписки я продержался только месяца четыре и стал с начала употреблять пиво. В этом, безусловно, была большая заслуга друзей, особенно ведущего инженера по промывочным жидкостям, который, не уговаривал меня пить, но объяснял, что лежал то я за компанию, так как на мне не было укусов. От его слов мне сразу становилось легче, и я поддаваясь уговорам, утешал себя в правоте их суждений, но старался избегать крепких напитков. Говорят, что микроб бешенства может жить в организме человека десять лет. По истечению срока я пока не чувствовал никаких симптомов, но очень часто замечаю, что коты и собаки почему-то, издали обходят меня стороной.
Однажды, я наблюдал в окно, как прилетела вахта, и как после разгрузки с вертолета выпал человек. Он не просто выпал, он упал вниз головой. Двое рабочих подхватили его под руки и вниз лицом поволокли в сторону моего вагона. Я уже распылил себя, настроил на ругань за прибытие на вахту пьяным, когда увидел, что бесчувственного человека тащат мимо в вагон геофизика. По возвращении они рассказали, как Алексей при посадке в вертолет пролез через груз на самое последнее место, где ему бы никто не мешал, и после взлета сам на сам начал распивать водку. До момента приземления он выпил почти две бутылки. Вроде бы раньше был хороший человек, мог угостить и принять угощение, а в этот раз никого не подпускал, с жадностью пил и закусывал. Выпивка Алексея меня не очень волновала, так как у него был напарник, и это временно не отразилось бы на ходе работ, к тому же у них было свое начальство.
На следующий день он сам зашел, и не успел я его, как взрослого человека, показывающего дурной пример пожурить, как он сказал «Разве ты не знаешь,- вчера прошло пол-года, как можно стало пить!»
...
52 версты
Конец ноября. Уже который день для «малой» авиации нет погоды,- на участках туман. Каждое утро из дома я выезжаю первым рейсом автобуса в поселок нефтяников, где за нами залетит АН-2. Уже накладно становиться оплачивать проезды из собственных средств,- сегодня шестой день, и сегодня я опоздал, наверно проспал, на нужный мне первый рейс и выехал на час позже. По выражению лица диспетчера и нескольких слов о моих родителях, я понял, что в погоде появилось «окно» и все вахты, кроме одного бурильщика, это меня, вылетели. В долгу я не остался, и после того, как послал его вслед за всей авиацией, мы немного успокоились, и я попросил по рации связать меня с буровой. В те годы радиостанции средней мощности были самыми лучшими и надежными «сотиками». По ним мы, при необходимости, связывались даже с обслуживающими нас самолетами, или они с нами, а другой беспроводной связи тогда у нас еще не было.
С мастером мы согласовали, что я выеду поездом до железнодорожной станции, а он направит за мною оперативную машину. Это будет на следующий день. Я приобрел билет, сел в поезд и поехал. На станцию назначения я прибыл по расписанию в два часа полудня, осмотрелся, но никакой, даже похожей машины не увидел. На вокзале я подождал еще час, поглядывая на дороги, ведущие в сторону буровой, вспомнил родителей мастера и водителя, взял сумку в руки и пошел по направлению к буровой.
Мне было немногим больше тридцати пяти лет, сил хватит, правда я больше двух километров в день не проходил, но на работе двенадцать часов подряд и в течение семи дней мог простоять на ногах. Я знал куда идти, так как в этом районе была только одна вышка, и до нее было ровно пятьдесят пять километров от жд вокзала. Сумка была не тяжелой. Сначала я нес ее попеременно в руках, затем завязал простыней ручки, закинул за спину что-то похожее на рюкзак и зашагал дальше, размахивая свободными руками дальше. Можно было идти километров сорок по-над железной дорогой, а затем свернуть на девяносто градусов и идти километров тридцать по степи, но эту мысль я выбросил из головы и выбрал кратчайший путь. Я почему-то не думал, что буду идти ночью один, что здесь, возможно, рыскают волки. Когда уже смеркалось, всякие думы о зверье начали лезть в голову, но когда я подобрал какую-то палку, мне сразу стало легче, так как у меня стало орудие защиты.
Обратной дороги уже не было. По моим расчетам я прошел километров пятнадцать хорошим шагом и через часок наступит долгая зимняя ночь. Как только стемнело, взошла полная луна, и хотя она пряталась за редкой облачностью, освещения было достаточно, а вскоре, вдалеке, я разглядел свет буровой вышки. На мне были сапоги. Когда я прошел километров двадцать пять-тридцать, то впервые почувствовал их вес, а свет от вышки ничуть не приближался. Шел я без остановки, время от времени выкуривая сигарету и вдруг заметил на дороге темное очертание чего-то большого, крупногабаритного. Подойдя ближе, я разглядел машину марки «Урал ЗиС», стоящую перекошенной, потому, что была без переднего колеса. Это была оперативная машина с нашей буровой, которая, очевидно, ехала за мною и не доехала. Воспоминания о родных мастера и водителя я забрал обратно.
Примерно на сорокпятом километре я начал на несколько минут останавливаться, чтобы дать отдохнуть ногам и шел дальше, а на пятидесятом километре я уже брел, и мне казалось, что вышку тащат в противоположном от меня направлении,- огни удаляются, и я никак не могу их приблизить.
Наконец то я догнал вышку, она стояла на прежнем месте, лампы изливали яркий свет, монотонно ревели дизели, а с поселка ко мне с лаем бежали собаки. Я взглянул на часы, было четыре часа утра. И так, я прошел пятьдесят пять километров ровно за одиннадцать часов. Еще бы пять километров, и я бы не дошел. Снять сапоги без посторонней помощи я не мог.
Больше ни за что, никогда, никуда не пойду, сказал я себе, засыпая.
...
Щенок
Если кто-то незнакомый, рассказывает об этом случае,
моя сестренка, почему-то, загадочно улыбается.
Я, вроде бы, спокойный и рассудительный человек, но когда приехала на участок, закатила, как потом рассказывали, такую истерику, что меня еле-еле успокоили. Я ревела, вспоминая все то, что перенесла, навзрыд. Истерика так и изливалась, но вместе с тем постепенно наступал покой и блаженство. Я начинала понимать, что нахожусь среди людей, и всем моим мытарствам пришел конец.
Все со мною происшедшее начиналось в обычный рабочий день. В те годы из-за отдаленности участков от базы на вахту мы прилетали самолетами АН-2 в центральный поселок, а затем, в зависимости от удаленности, на буровую рабочих доставляли дежурившим на участке вертолетом МИ-4, или автотранспортом. Я была еще совсем молода. Мне было восемнадцать, и я была горда тем, что уже работала в экспедиции в должности лаборанта. На буровой в мои обязанности входило - периодически проводить замеры параметров бурового раствора с регистрацией их в журнале, и доводить данные параметров до бурильщика и руководства буровой.
Средина декабря. Температура на участке плюс-минус, грязь. Через некоторое время после моего прилета на центральный поселок опустился туман. Меня направляли на отдаленную буровую, но так как вертолет по метеоусловиям летать не мог, - решили отправить автотранспортом. До буровой было километров сорок пять по степным дорогам. Одна машина была автофургоном, приспособленным для перевозки продуктов, вторая – армейский тягач в сопровождение. Тягач использовался вместо трактора, если на отдаленной буровой необходимо было провести работы с тяжелым оборудованием. Фургон загрузили продуктами, в него сели повара, а экспедитор и я сели в тягач. Было часа три дня, когда мы выехали. Пошел снег. Водитель фургона хорошо знал дорогу и был предупрежден, чтобы не терял из вида тягач. Некоторое время мы видели впереди идущую машину, снегопад увеличивался, затем ехали по ее следу, а потом снег покрыл и след от колес. Мы остановились, прислушались, но никакого звука, только сплошной снегопад и никаких следов, даже от гусениц тягача. Мужчины посовещались, и мы поехали дальше. Водитель пытался держать какое-то направление, затем свернул в сторону, как ему показалось на более накатанную колею, затем свернул еще и еще. Темнело, когда часа через три блужданий водитель успел затормозить и остановиться у какого-то обрыва. Осмотревшись, мы поняли, что заблудились. В том районе, где находится буровая, никаких обрывов нет, к тому же в тягаче закончилось топливо, а заправиться он должен был на буровой.
Одета я была по-зимнему: кирзовые сапоги, ватные брюки, бушлат, шапка, рукавицы. Водитель и экспедитор тоже тепло одеты, так что при такой погоде мы не замерзнем, но главное - у нас не было продуктов. Вообще - то были: одна пачка сигарет и одна банка сгущенки и все это нужно было разделить на четверых, так как четвертым был щенок, которого я прихватила с собой.
Не знаю - я присмотрела его или он меня, когда я угостила его чем-то вкусным, но мы поняли, что нужны друг другу. Ему было месяца полтора – два. Он был самым маленьким из помета и худой. Его обижали почти все соплеменники, и еды ему явно не хватало. На буровой, куда я ехала, не было собак, поэтому у столовой он быстро поправится. Я должна была ехать с женщинами поварами в фургоне, но водитель, уже пожилой мужчина, сказал, что собаку в дорогу брать нельзя, - плохая примета, а так как водителю тягача было все равно, я села со щенком в тягач. В фургоне осталась моя сумка, в которой кроме вещей было немного продуктов, причем новогодних, так как сменят нас после Нового года.
И так получается, что «плохая примета» начала преследовать и испытывать меня и моих спутников. Ну и пусть, щенка я уже ни за что не брошу, а испытание уже началось.
Мы нарвали, сколько могли сухой травы, разожгли костер, но он быстро прогорел, а искать и рвать в темноте какую-то растительность не представлялось возможным, поэтому нам ничего не оставалось, как сесть в кабину и ожидать рассвета. Немного сгущенки я скормила щенку, часть оставила на завтрашний день, хорошо, что у водителя в запасе в канистре была питьевая вода. Хотя мороза не было, но нулевая температура все равно проникала через спецодежду, поэтому приходилось периодически разогреваться - двигаться, но когда я посадила щенка под бушлат, нам стало немного теплее. Ночью мне казалось, что кто-то бродит вокруг тягача, заглядывает в окна, и даже щенок непривычно скулил, но мужчины спали спокойно, и их спокойствие передавалось и мне. Я засыпала. Так мы скоротали ночь, а когда забрезжил рассвет, увидели, что снегопад закончился. Здесь на верху стоял легкий туман, в низу его не было, а мы поняли, что стоим на краю чинка Южного Устюрта. Обрыв был глубокий и отвесный. Если бы мы проехали немного дальше,- нас точно никто бы не нашел. Где-то в снежной пелене мы развернулись на сто восемьдесят градусов, проехали обратно мимо поселка и стоим километров за тридцать в противоположном направлении. В низу вправо и лево распростерся сор. Слева вдали можно было различить «три богатыря». Так называли три высоких холма, стоявших в соре, за ними должна быть дорога, идущая вокруг сора, через чинк, с одного участка буровых работ, до другого.
И мы пошли. Идти по глубокому и рыхлому снегу было очень тяжело. Щенку я дала немного сгущенки, он бежал за нами, но потом вдруг остановился, заскулил, и побежал обратно к тягачу. Я вернулась, взяла его на руки и пошла. Через некоторое время опустила щенка на землю, но он опять начал скулить и возвращаться. Очевидно, машина стала для него самым безопасным местом, и он не понимал, почему люди бросают это место и уходят в неизвестность? А может быть от голода он не мог идти? Но, скорее всего, ему было тяжело бежать за нами по глубокому снегу, поэтому я периодически несла его на руках. Так прошел еще один день, наступал вечер. Сколько мы прошли, трудно сказать, но наш ориентир, кажется, нисколько не приблизился. Мы наломали саксаула, разожгли костер, немного согрелись. Спала я урывками.
На следующее утро мы пошли дальше. Погода не менялась, вверху по-прежнему лежал снег и стоял туман. Сколько мы прошли, не помню, но три холма, кажется, приблизились. После отдыха пошли дальше, очень хотелось есть и, очевидно, голод нас подталкивал и гнал вперед и вперед. Вспоминалась колбаска и конфетки, уехавшие без хозяйки на буровую, но больше всего вспоминался тот недоеденный кусочек хлеба. К вечеру мы, наконец, оставили позади холмы, и вышли на дорогу. Мы, примерно, находились на одинаковом расстоянии от участков, это километров по тридцать, но на верху был снег, а в низу – грязь, поэтому экспедитор сказал, что знает отсюда дорогу, и ушел по снегу в ночь. Водитель же тягача знал дорогу, идущую вокруг сора на участки, и предложил мне идти в низ, где не было тумана. Мы наломали саксаула, разожгли костер и устроились на ночлег.
На третье утро побрели дальше. Быть может, нам нужно было идти по снегу, вместе с экспедитором, потому, что идти по грязи оказалось выше моих сил. По колее грязь, по обочинам – раскисшая глина, все налипающая и налипающая на неподъемные сапоги. Вместо воды употребляли снег, но внизу снега было мало, к тому же он был соленым. Прошли мы совсем немного, когда нас застал вечер. Наломали растительности, разожгли костер, немного просушили землю. Спали мы с водителем спина к спине, сидя на прогретом месте, так было немного теплее. Щенок до блеска вылизал банку из-под сгущенки.
На четвертый день я прошла совсем не много и поняла, что не могу больше идти, так как сапоги растерли ноги. Ступни были покрыты кровавыми волдырями, я кое-как надела носки, попробовала надеть сапоги и идти дальше, но ничего не получилось. По дороге между спуском и участком, находился лагерь сейсмиков, до него осталось километра три-четыре, когда водитель оставил меня у обочины дороги, а сам пошел за подмогой. Через какое-то время подъехала машина, нас со щенком усадили и привезли в лагерь. Там они не знали, что мы заблудились, и уже несколько дней выбираемся самостоятельно, поэтому, особенно девчата, с интересом слушали о моих злоключениях.
Самое неприятное воспоминание было о туалете. Я, молодая девушка, даже не могла понять, как обратиться к мужикам и объяснить щекотливый вопрос, поэтому приходилось терпеть до ночи, хорошо еще то, что дни короткие. С наступлением темноты я отходила в сторонку, но теперь мне было в темноте страшновато, и я быстро возвращалась. Когда я отходила в сторонку, щенок начинал выть, а мне казалось, что рядом воют волки. Вообще мне как-то было жутковато даже днем, идти по безлюдной степи. На рассвете я проделывала тоже самое, и так четыре дня. А может быть и лучше, что у нас не было продуктов?
Нас накормили, напоили и отправили на участок. Щенка сейсмики оставили у себя и заверили, что дальнейшая жизнь у него будет намного лучше, чем была, особенно в последние дни.
Буровики встретили нас шумной суетой, и здесь я впала в истерику. Сколько продолжалась истерика я не помню, но пришла я в себя лежащей в кровати и отдохнувшей. По радиосвязи о нашем прибытии сообщили в экспедицию и на потерявший нас участок. Домой о моем исчезновении сообщили только после моего появления. Автофургон доехал до буровой без происшествий. Экспедитор добрался до участка только на следующий день после нашего возвращения. Хорошо то, что его где-то кто-то заметил, бредущего в никуда. По ночам он видел небольшое зарево от фонарей и шел на него, но на рассвете зарево исчезало, и он в тумане начинал кружить. И так еще два дня и три ночи.
Нас еще не искали, так как на верху, на плоскогорье все еще стоял туман. На следующий день погода прояснилась и меня вертолетом, в носках, одетых поверх бинтов, отправили домой, на больничный.
Иногда все происшедшее я вижу во сне, вижу водителя фургона и слышу его слова: «брать в дорогу собаку – плохая примета»
...
Тоскливый случай
Моему первому мастеру.
Я тогда работал самым последним из тех, кто помогает бурильщику. Те, которые были ближе, выполняли основные работы и без меня, я же очищал полы от пролитого раствора, и после каждого наращивания помогал первому помощнику шплинтовать трехрядные цепи, а остальное время, пока идет бурение, крутил ситоконвейер (кто работал на установке 5Д, знают, что это такое). Это был недоработанный конструкторами механизм, который под напором бурового раствора на лопасти должен был вращать барабан с сеткой, через которую проходил раствор, а выбуренная порода падала в сторону. Но об этом нужно было только мечтать. Барабану необходимо было придать начальное усилие, для проворота, а если такого усилия не было, то конвейер стоял, а раствор проливался наружу. Поэтому, не дожидаясь потери раствора, и, учитывая, что конвейер имел привычку сам по себе останавливаться, я садился рядом, на вал надевал штурвал и крутил, крутил, крутил семь смен подряд, пока идет бурение, особенно «нулевки». Я уставал, особенно работая по двенадцать часов в ночную смену, но когда случилась авария с падением бурильной колонны в скважину - то куда делась усталость? Я только услышал незнакомый звук, и чей то возглас, что элеватор открылся, как в какие-то доли секунды уже стоял в конце мостков и видел конец трубы, уходящий в скважину, то есть скорость моего горизонтального перемещения была на много больше скорости многотонного вертикального.
Однажды на буровой шел каротаж. Выходить мне нужно было в ночную смену, я собирался отдохнуть, но мастер мне и еще одному рабочему дал задание привезти с заброшенной стоянки геологов остатки бревен ну, в общем, всего того, что горит. «На это у вас уйдет часа два, потом отдыхайте» - сказал он.
В те годы, в связи с отдаленностью участков от базы, на буровых из кирпича на земле выкладывали примитивную русскую печь, в которой можно было быстро испечь несколько буханок хлеба, а для этого нужны дрова. Мы зацепили за трактор сваренные из труб сани и поехали. До стоянки было километров семь. Местность была сорной, дорога заброшенная, мягкая, но для трактора - не помеха. В одном месте сор подходил близко к дороге, сани прорезали глубокую колею, но вышли. Вскоре мы доехали до стоянки, прилично загрузились и тронулись в обратный путь. Когда подъехали к тому месту, где сани прорыли колею, тракторист решил ее объехать немного стороной. Трактор прошел, а полозья саней стали погружаться и тормозить движение, тракторист прибавил скорости, но сани уже не отпускали. Трактор траками сорвал твердый верхний слой и начал погружаться в жижу. Тракторист остановил трактор, но погружение прекратилось только тогда, когда трактор сел на днище. Фаркопф не было видно. Наощуп в грязи отцепили сани. Верхняя часть гусениц была открытой. Тракторист пытался даже выехать «на пускаче», но ничего не получалось. Оставалось одно – идти за помощью. Время было к обеду, и мы пошли.
Часа через полтора мы пришли в поселок, где нас встретил давно поджидавший мастер. Он, не скупясь на доходчивые и недоходчивые выражения, объяснил, что из-за того, что мы посадили трактор, буровая может простоять, поэтому через два, три часа трактор должен быть на буровой. Мы быстро пообедали, загрузили оперативную машину Газ-51 шпалами, тросами и поехали к трактору. Машину мы оставили на дороге метров за тридцать, перенесли груз. Шпалу укладывали на обе гусеницы впереди трактора, привязывали тросами, тракторист включал передний ход и подгребал ее под низ, а на свободное место привязывалась следующая, и так три штуки - по колена и по локти в жиже. Теперь площадь опоры становилась больше, тракторист включал самую медленную переднюю передачу, и таким способом пытался продвинуть трактор вперед. Когда очередная шпала подходила к фаркопфу, мы наощyп, в грязи развязывали тросы, вытаскивали, очищали, переносили и опять привязывали шпалы. Хорошо еще то, что была теплая весна. Так проделывалось несколько раз, продвижение трактора было незначительным, мы выдохлись, и мастер приказал остановить работу и ехать на буровую.
Мы сели в машину, мастер в кабину, мы в кузов, водитель запустил двигатель, включил заднюю передачу, но колеса пробуксовывали, а машина не трогалась с места. Мы вылезли и раскачкой пытались сдвинуть машину, но ничего не получалось. Оказывается, - пока мы пытались вытащить трактор, машина, от длительной стоянки на одном месте, просела так, что колеса вытеснили на поверхность грязь. Вытащить ее нашими усилиями было невозможно. Обратно впереди шел мастер, а за ним все остальные, покрытые отборным матом.
Перед отъездом к застрявшему трактору, мастер вызвал с участка гусеничный армейский тягач, который к нашему возвращению он был уже на буровой. Было часов шесть вечера, когда мы зацепили метров пятьдесят талевого каната и выехали к трактору. По дороге вытащили машину, затем перед трактором водитель тягача лихо развернулся и тягач сел. Водитель тягача был молод и не знал, что такое сор, и даже не думал, что его тягач здесь может застрять. Хорошо еще то, что вытащили автомашину. На машине вернулись на буровую. От мастера, уже в который раз, выслушали все, что он думает о нас и наших родителях. На буровой загрузили доски, метров двести каната и вернулись. Уже стемнело, когда поочередно, подкладывая под траки доски, тягач выехал на твердое место. Затем впятером доволокли канат, завязали петлю, зацепили за трактор. Как тягачист и тракторист в темноте согласовывали свои действия, я не знаю, но через некоторое время трактор вышел на твердое место, затем переволокли сани, их на следующий день притащил трактор.
По возвращению мастер сказал мне, что бы я шел работать в свою ночную смену, но бурение скоро закончится, и по ее окончании я могу идти отдыхать.
Кто-то стучал мне по каске, кажется, бурильщик, кто-то кричал: «просыпайся», а кто-то спрашивал: «что я делаю?», и я с удовольствием ему объяснял, как наматывал на барабан ситоконвейера один конец троса, другим - зацеплял технику, и вращая барабан, как лебедкой, вытаскивал из сора застрявшие там трактор, тягач, машину, и хотя, через барабан переливал какой-то раствор, я всю технику вытащил.
Все происходит как в бреду. Почему-то не слышу никакой похвалы, но затем слышу вдруг хорошо запомнившийся сегодня голос мастера: «да он же спит, а мы слушаем его сонный бред о технике, которую вытащили еще днем. Главное - он упустил много бурового раствора, будите его». И я просыпаюсь.
...
Гришка
Моим внучкам
Это было очень давно, еще в начале семидесятых годов прошлого века. Его кормильцем был сварщик, который по вызову, днем или ночью, выезжал на буровые, а остальное время находился в поселке. Поселок был построен в центре разбуриваемой площади и состоял из отдельных зданий - столовой, склада, конторы, здания для отдыха ночной и дневной смены буровиков, кинотеатра, нескольких домов для семейных ИТР и рабочих, таких как сварщик.
Однажды к вечеру сварщик проезжал мимо геодезического репера и увидел выпавшего из гнезда еще не оперившегося вороненка (нужно не путать ворону с вороном). Гнездо располагалось высоко на репере, и положить вороненка обратно не было возможности. В гнезде была еще пара птенцов, родители кружили над репером и о чем-то переговаривали с птенцами. Но это было днем, а ночью птицы ничего не видят, птенца охранять будет некому, и он станет легкой добычей любого хищника, поэтому сварщик забрал его в поселок к себе домой. Все свободные собрались посмотреть на еще не оперившегося птенца. Вороненок был голоден, он все время помахивал крыльями и раскрывал свой желтый рот, но когда сварщик дал ему свежего мяса, он успокоился и затих в ладонях рук. Сварщика звали Григорий, поэтому вороненку дали имя Гришка.
Как-то раз мы наблюдали за тем, как охотятся степные вороны. Они откуда-то выгнали зайца, тот бежал к любому кустарнику, чтобы укрыться, а они не давали ему этого сделать и поворачивали его на открытое место. Заяц, все-таки, забежал в какие-то кусты, тогда вороны сели, окружили кустарник и та из птиц, которая видела зайца и могла достать его, клевала зайца в любое место. Заяц перемещался, и попадал под клюв другой, и так до тех пор, пока не выскакивал и бежал в другое укрытие. Он еле успел добежать и спрятаться в более обширной и густой растительности, а мог и не успеть? Поэтому зайцы днем прячутся в густых зарослях, так как днем их могут поймать не только звери, но и пернатые хищники. Ночью зайцы выходят кормиться, но и здесь их поджидают не только хищные звери, но и пернатые – филин. В общем, ночью для них немного меньше опасности.
А какими зайцы бывают храбрыми? Один биолог изучал поведение зайцев. В бинокль он наблюдал за одним степным зайцем. Тот сидел под кустом, затем, когда солнце припекло, лег в тенечке. Не вдалеке паслись лошади, которые постепенно приближались к лежке зайца. Одна лошадь была совсем близко, но заяц, как будто не обращал на нее никакого внимания. Лошадь, очевидно, его не видела и не чувствовала, и когда она попыталась откусить траву над его лежбищем, заяц перевернулся на спину и задней лапой ударил ее по носу. От неожиданности лошадь взбрыкнула и отскочила, а заяц опять повернулся на бок и продолжил лежать, как ни в чем не бывало.
Григорий разводил голубей, для которых построил на земле голубятню. Вороненок рос не по дням, а по часам, наверно потому, что его все подкармливали, а он ел, никому не отказывая, но еще не летал. Он быстро привык к людям и новой семье, так как хозяин поселил его в голубятню. Как все птицы утром он выходил на прогулку вместе с голубями, внимательно разглядывал то, что они клюют, тоже пробовал, но не ел, а ходил кругами и ожидал, когда кормилец не принесет ему кусочек мяса. В течение дня он просил кушать раза четыре, пять. Вечером, перед заходом, как все птицы, он заходил в голубятню, выбирал себе нравящиеся место, взбирался, помогая немного оперившимися крыльями, разгонял голубей и усаживался отдыхать до утра.
Через какое-то время ему уже помогали крылья. С голубями он не мог найти общего языка, поэтому завел дружбу со щенком. Как они понимали друг друга, не знаю, но один с удовольствием убегал, а другой, размахивая крыльями, догонял и клевал за хвост. Такими были их ежедневные развлечения, а днем, в жару, они вместе прятались в тенек.
Но вскоре Гришка, как говорят, «встал на крыло». Дружбу со щенком он поддерживал, но уже больше его начало интересовать то, что делают люди. Теперь он по утрам усаживался на открытую дверь столовой и ожидал подачки от всех, кто выходил. Насытившись, летел к беседке, где перекуривали рабочие, разглядывал, зачем-то поднимал и бросал окурки и спички. Если на столике беседки лежала пачка сигарет или коробка спичек, он подлетал, садился, и у зазевавшихся людей хватал клювом в первую очередь сигареты, улетал, садился недалеко, но в недосягаемом месте и с каким-то наслаждением доставал из пачки по одной сигарете или спичке, разглядывал и бросал. Осмелев и осмотревшись, Гришка начал через форточки залетать в комнаты отдыха смен. Это обычно происходило в то время, когда люди были в основном в столовой. Здесь для него было раздолье. Он разбрасывал спички и сигареты по всей комнате, но когда приходили люди, успевал вылететь, даже с остатками сигарет. Рабочие ругали и стыдили его, но он, сидя на крыше, что-то отвечал им своим вороньим голосом, а сам продолжал потрошить пачку.
Это было смешно до тех пор, пока курева и спичек было достаточно. А вот когда на складе закончились спички, и несколько дней их не могли завезти, то было не до смеха, слушая рабочего о том, как он бегал по комнате вокруг стола, умоляя Гришку оставить коробку с последними спичинками, но тот, не понимая человеческих слабостей и не поддаваясь уговорам, вылетел с коробкой в форточку, сел на крышу, открыл коробку и с удовольствием разбросал остатки.
Однажды нам дали задание привезти камыш для герметизации примитивного холодильника. Во впадине мы косили, связывали и грузили камыш, а Гришка то летал, то сидел на зеркале машины. Поднимался ветер, который ощущался даже здесь внизу. Мы хотели взять Гришку в руки и посадить в кабину, но он не дался в руки даже кормильцу, и полетел вслед за машиной. По мере подъема ветер усиливался, он дул сверху в низ, ворон отстал, но все еще летел навстречу ветру, мы поднялись и стали ждать. Гришка с трудом летел на ветер, почти касаясь земли, и когда подлетал к верхней границе впадины, ему не хватало сил пролететь метров сорок, как ветер подхватывал его и бросал далеко, метров за пятьсот вниз. Гришка снова подлетал, и все повторялось. Ворон, конечно, был еще молод, он старался долететь, ну а мы не могли ему чем-то помочь, поэтому нам оставалось только ждать. На какое-то время мы потеряли ворона из вида, подбежали к обрыву и увидели Гришку, он не летел, он шел к нам наверх на ветер пешком, переваливаясь с ноги на ногу. Как смешно было это видеть. Сварщик побежал на встречу и ворон не стал противиться, а сразу дался в руки. Его посадили в кабину, где он с удовольствием расположился на плече своего кормильца.
А история с Гришкой закончилась тем, что по осени он начал улетать все дальше и дальше. Иногда возвращался с подобными себе, возможно, это была его семья? Те сидели где-то в сторонке, а он подлетал к людям, что-то им «говорил», но в руки уже никому не давался, улетал, в поселке не ночевал. Потом перестал прилетать совсем. Однажды сварщик проехал мимо того репера и увидел пять птиц, вместо четырех,- значит, Гришку приняла его семья.
...
Что-то непонятное
Не явь, но точно бред.
Это было давно, где-то в начале второй половины последнего столетия, да и последнего тысячелетия. Наша буровая находилась на северной части Устюрта, не работала, стояла в ожидании демонтажа. В поселке ночью отдыхало несколько человек. Днем они грузили и отправляли на новую точку буровое оборудование и попутно наших спутников - собак. Мне же досталось работать одному и днем и ночью. Я не перетруждался. В мои обязанности входило только обслуживание электростанции. Днем она работала несколько часов для приготовления пищи, с вечера и часов до одиннадцати – для ужина, с четырех или пяти утра - для приготовления завтрака. Примерно по этому расписанию я ходил на буровую, проверял, заправлял, заливал, запускал, глушил. Освещения на буровой уже не было, только в насосном помещении, где работала станция, светилась одна лампочка. Когда станция отдыхала, я тоже отдыхал. Пока длился демонтаж, я стал замечать, что стали происходить странные вещи: то куда-то исчез пожарный багор, то гаечные ключи и все это ночью, когда людей там нет!
В ту ночь под утро я, как всегда, пошел запускать электростанцию. До буровой было метров четыреста. Стояла теплая осень, и густой-пригустой туман. Звук станции слышен, но в таком тумане он, кажется, долетает со всех сторон, поэтому, чтобы не сбиться с пути, я пошел по-над электролинией. Когда я стал подходить к буровым мосткам, то услышал совершенно непонятный, но кем-то изданный кратковременный звук. Почему я пишу «кем-то», да потому, что это был звук неожиданности, даже испуга, что его увидели, звук, изданный каким–то человекоподобным существом, но не животным. Подобного звука я не слышал никогда, ни до, ни после. Затем это существо побежало по железным мосткам в буровую, издавая характерный для копытных цокот. Я, конечно, в тумане его не видел, только слышал, но и от этого мне стало как-то не по себе, жутковато, что делать? Вооружен я был большим гаечным ключом и ели светящим в туманном молоке фонариком. Возвращаться за людьми - меня не поймут, осмеют, да и вряд ли существо будет что-то выделывать в присутствии двух и более людей, к тому же оно само уходит и избегает контакта. Возможно, оно уже куда-то ушло, и, возможно, это были какие-то звуковые, только мною слышимые галлюцинации? Поэтому я решил дойти и запустить электростанцию, если мне никто не помешает. Я поднялся на буровую, взял пожарный лом, как дополнительное оружие, и, громыхая им по металлическим желобам, пошел. До насосной было метров пятьдесят. Идя по желобам, я иногда останавливался, прислушивался, но никаких звуков, тишина, значит, думаю, оно ушло, или прекратились звуковые галлюцинации. Зайдя в насосную, запустил электростанцию, засветилась лампочка, стало веселее. Лом поставил у станции, вышел наружу за водой, чтобы долить радиатор, захожу - лома нет, а по желобам снова цок-цок-цок обратно в сторону буровой. Тут мне стало жутковато, это уже не звуковые галлюцинации, а нечто реальное, а может быть мистическое, но какой-то знакомый – презнакомый детский голос зовет меня, и я без промедления иду на этот зов. Замечаю, что иду уже в конце мостков, а он зовет меня, и я за ним, куда - не знаю, а остановиться не могу. Так, очевидно, я прошел на зов мимо бурового поселка, уже иду куда-то по степи, и вдруг меня кто-то одернул, и я как будто прозрел, увидев, что остановился у самой кромки обрыва, а голос, совсем рядом, зовет меня, и мне нужно сделать всего пол шага, чтобы дотронуться до чего-то осязаемого, издающего зов. Затем зов перемещается и уже исходит из глубины, обрыва, и так хочется сделать эти пол шага, чтобы помочь, спасти что-то родное, близкое, но тот, кто меня одернул, заставил отступить назад и все слышимые звуки и зов сразу прекратились. Мне опять стало жутковато.
Почему-то сразу вспомнился мистический рассказ о том, как однажды женщина повар как всегда встала рано утром, чтобы приступить к работе. Через некоторое время ее обнаружила лежащей у двери столовой в бессознательном состоянии ее помощница. Повара привели в сознание, после чего она рассказала, что когда открывала замок, услышала на верху какой-то шорох. Подняв голову, увидела, что на крыше вагона-столовой, свесив ноги, болтая ими и крутя хвостом, сидит какое-то существо и внимательно ее рассматривает, причем ступни его ног были как-то вывернуты, - вместо левой ноги была правая, а вместо правой – левая. (Примерно так описывают в Азии «шайтана»). Дальше она ничего не помнила, да и вообще, запросила замену, и вскоре перевелась с полевых работ. Кто бы мог перенести такой испуг - я не знаю.
Может быть, то, слышанное мною было такое же существо, не знаю, но в чем-то было сходство.
Я развернулся и пошел примерно, так как туман еще не рассеялся, в сторону поселка. В поисках лома, днем, я прошел по примерному маршруту от буровой до впадины, но ничего не нашел, затем расширил место поиска и нашел. Нашел лом, изогнутый в баранку. Мне опять стало жутковато. Чтобы никому, ничего не объяснять, там, в траве я его и оставил, а пропавшие багор и ключи, чтобы не возбуждать страх, больше не искал, так как даже не мог себе представить форму искореженного кем то, более слабого, чем лом металла.
Потом, много позже, я рассказывал ребятам об этих случаях, только не от своего лица.
Хотите, верьте, хотите, нет. Конечно – нет.
...
Мыс меловой
Моим внучкам
Конец августа, или начало сентября шестьдесят восьмого прошлого и столетия и тысячелетия. Я возвращаюсь с отпуска. Мне нужно как-то перебраться через Каспий, а точнее перелететь, потому, что у меня есть билет на самолет, но согласно дате, перелететь я смогу только через неделю. Я примерно знал, что попаду в такую ситуацию, так как в аэропортах Баку, Минеральных Вод и Астрахани положение было такое же, поэтому заранее добирался, чтобы успеть на работу. Таких как я много, а рейсов всего два или три в сутки, это сорок- пятьдесят человек, и если их умножить на неделю? С билетом можно было устроиться в гостиницу аэропорта, что мы и сделали с одним моим знакомым, у которого вылет был через три дня. Ежедневно мы провожали самолеты, для чего толпились в очереди, в надежде, что появятся свободные места, но если они и были, то доставалось тем, кто вылетал на следующий день. К вечеру ходили на море, но до него было километров семь, много не находишься.
В тот день, чтобы немного отвлечься от однообразного сидения, мы поехали в город, так как прослышали, что иногда из морского порта Махачкалы на мыс Меловой ходят корабли. У пирса стояло много судов, и нам показали, где найти нужное судно. Капитану мы объяснили наше положения, на что он сказал, что нет проблем, правда, сейнер предназначен для ловли кильки, но платите по стоимости авиабилета, место представим лежачее, выходим через час, а через восемнадцать часов будем на месте. Все было бы хорошо, если бы у нас с собою были вещи, и не было билетов на самолет, поэтому решили, что мой знакомый вернется в аэропорт, и будет ожидать свой рейс, сдаст мой билет и заберет из камеры хранения мои вещи, я же пойду на судне. В трюме, где мне выделили какое-то самодельное лежачее место, находилось три женщины, и много ящиков спелых помидор. Очевидно, они везли их на рынок, так как в те годы в нашей области, свежие фрукты и овощи были большой ценностью. Я поздоровался, мне тоже ответили приветствием.
Где-то после обеда сейнер вышел из порта в открытое море, а через час- полтора хода, небо заволокло какими-то не густыми, но темными тучами, посыпалась изморось, На палубе стало как-то не уютно, как будто наступила осень, к тому же судно начало как-то раскачивать, и я спустился в трюм. Попытки уснуть ни к чему не привели, так как моя голова перестала мне подчиняться, а все ее внимание было сконцентрировано на желудке, который начал подавать признаки тошноты. На своей лежанке я скручивался калачиком, прижимал колени к подбородку, в общем делал все, чтобы сжать желудок и не дать из него выхода. Сколько времени я боролся с тошнотой, не знаю. Несколько ящиков почему-то были рассыпаны и помидорами катались по полу, их никто не собирал, женщинам было не до них, так как все боролись с морской болезнью. Я решил подняться на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, приоткрыл и тут же ели успел закрыть – волна прокатилась по палубе и ударила в дверь. Кто-то из команды объяснил, что мы попали в шторм, проводил поочередно пассажиров в туалет, где содержимое моего желудка, наконец-то вырвалось наружу, и мне на какое-то время стало легче. По выражению лиц и поведению экипажа, я понял, что в такой шторм они еще не попадали. Мне кажется, что у них была паника.
Я опять боролся с тошнотой, но желудок наполнялся непонятно чем, и тогда я решил его опорожнить, вложив два пальца в рот. Так и сделал, и эти два пальца я уже не вынимал до самого порта.
Какими были мои ощущения в шторм? Никакими. Было какое-то безразличие ко всему, даже к тому, что судно может затонуть и ты вместе с ним. Я думаю, что мое лицо не выражало страха, я не понимал чувство страха, так как мой организм был занят борьбой с морской болезнью. В общем, мы шли двадцать семь часов. Помидоры превратились в томат.
Я на четвереньках вылез на причал, посидел, почувствовал твердь земли и потихоньку пошел в автобус. Когда открыл дверь квартиры, то увидел стоявший у порога свой чемодан. Оказывается, чтобы разгрузить аэропорт, дали дополнительно два транспортных самолета ЛИ-2 на два дня, и Ваш покорный слуга мог бы прилететь.
Раньше я хорошо плавал, далеко нырял, надеялся в будущем ходить на какой-нибудь шхуне, но теперь же меня ничем не заманишь прокатиться ни то, что на красивой яхте, а даже у берега на резиновой лодке.
...
Петушки
Это было давно, еще в средине прошлого века, когда у нас, буровиков геологоразведчиков, были, откровенно говоря, не очень хорошие бытовые условия, но они были на много лучше, чем условия, в которых работали некоторые сейсмические партии, особенно с кратковременным периодом пребывания в поле. У буровиков были холодильники или холодильные камеры и достаточно электроэнергии, то есть была возможность хранить скоропортящиеся продукты, а у некоторых партий таких условий не было, - они закупали консервированные продукты.
Вот в такую партию я, однажды заехал. Начало лета, жара. Я обратил внимание на вырытую и огражденную сеткой землянку, и когда присмотрелся, увидел отдыхающих в подземной прохладе уже оперившихся цыплят. Понятно, зачем их растли, но не знаю почему, мне так захотелось завести на буровой помимо собак и кошек, еще и пернатую живность. Договорившись с сейсмиками, я привез им со столовой две потрошеные курицы, а взамен они мне дали два крупных белых цыпленка. Собаки и кошки приносили какую-то пользу. Собаки охраняли поселок от диких зверей, во всяком случае, с ними было спокойней, особенно ночью. Кошки охраняли столовую, подсобное помещение и жилые вагоны от полевых мышей.
Вспомнился случай, когда у нас в буровом поселке не было кошки. Первое на что обратила внимание повар, это то, что в подсобке из мешков убывает сахар рафинад и горох. Дверь в подсобку повара закрывают поздно вечером и открывают рано утром, с началом работы. Мы стали следить и увидели, как из-под вагона-столовой, установленной на салазки, выбежала большая полевая мышь, осмотрелась и забежала в подсобку. Она появилась минуты через три. Ее мордочка округлилась набитым за щеки горохом, а вдобавок в передних лапах она несла грудку сахара. С этой ношей она юркнула под столовую. Минут через пять она появилась снова, возможно даже не она, а кто-то из ее семьи, и проделала ту же операцию. Мы ахнули, когда перемножили унесенные продукты на скорость, с которой они исчезали. Мешки с крупами, зерновыми и сахаром стояли на полках для удобства открытыми, поэтому их не надо было прогрызать. Поварам рекомендовали потерпеть и закрывать подсобку после каждого выхода, потому, что если травить мышей, значит, будет запах, который не устранишь баз переноса столовой, а у нас скоро будет демонтаж - переезжаем на новую точку бурения. Подошло время переезда, автокран поднял столовую, и мы увидели похищенные у нас продукты. Вокруг одной из нор от земли до низа пола столовой, это сантиметров пятнадцать, был уложен сахар, вокруг другой – горох, третей – гречка, а сколько было еще в норах, мы не знали, а мыши знали, что делали. Они заготавливали себе на зиму корм, и если бы была возможность, они, в силу своей природы, перетаскали бы все, не остановились, и не остановили бы ничего.
В буровом поселке цыплятам соорудили подобное ограждение с укрытием, кормили, поили, выпускала гулять. Цыплята подрастали, а через некоторое время они преобразились в красивых петушков. Они оперились, начали перелетать изгородь и самостоятельно гулять по поселку, и все было бы хорошо, если бы мы не заметили, что собаки, когда нет в близи людей, начали проявлять к петушкам какой-то нехороший интерес, то есть проявилось желание погнаться и схватить. Конечно, охранять петушков не представлялось возможным, поэтому решили перевести их на буровую в насосное помещение. На уровне крыши электростанции соорудили насест и поместили туда пернатых. Кормили их на земле, гуляли они наружи насосной и вокруг станции, а на ночь взбирались на насест. Вахтовики научили их задираться, и теперь, когда кто-то проходил рядом со станцией, петушки пытались его клюнуть или ударить шпорой, особенно им не нравилась протянутая рукавица. Приборы станции днем и ночью освещала лампочка, поэтому петушки стали путать день с ночью, и, иногда, в ночное время бродили по освещеной насосной. Так прошла осень и подошла зима, выпал снег. У петушков прорезался голос,- они стали кукарекать. Пели они и по одному и в унисон, на радость буровикам и днем и ночью с равномерной периодичностью, и не было такого дня или ночи, чтобы они не кукарекали.
Иногда, на несколько часов, электростанцию останавливали на профилактику. Насиженное место остывало и петушки, привыкшие к теплу, слетали и бежали на звук любого работающего в насосной дизеля, но там не было насеста и тепла, поэтому при длительной остановке, в сильные морозы, петушков на время уносили в поселок.
А однажды все семь дизелей и станция были заглушены, поводились какие - то работы. Тишина. Петушки ходят вокруг электростанции, по насосной, немного замерзли, ищут тепла, но его нет, и вдруг услышали звук заведенного двигателя. Через приоткрытые ворота они выбежали наружу, и, перелетая через трубопроводы, увязая в рыхлом снегу, устремились к заведенному трактору. До трактора было метров сорок, он был частично занесен снегом, но петушки быстро преодолели это расстояние, взобрались на вибрирующий капот и расположились у выхлопной разогретой трубы. И даже здесь, на чужой, незнакомой, отдающей теплом машине, они чувствовали себя почти как «дома».
Я упоминал, что наши пернатые днем выходили погреться на солнышке в местах, протаявших от снега. Обычно они располагались у стены насосной. Там они были без надзора. Вот в такой обычный день и пропал один петушок. Мы обыскали всю буровую, поселок, но нашли только лисьи следы. Где-то в километре от нас начинались овраги, провалы, в общем, непроходимые места, вот в этих местах следы и терялись. Собаки облаяли лисьи норы, но входов и выходов было столько, что даже устали. С тем и вернулись. Жалко петушка. А на следующий день, можно сказать «средь бела дня», казалось бы, среди людей, пропал и второй петушок. Такие же следы и туда же ведут. Не даром лису считают хитрым зверем. Она, очевидно, просчитала и совместила все: где и когда во время работы находились люди, где находились собаки. Так не стало у нас петушков, но буровики поговаривали, что иногда слышат пение петухов, доносящееся из оврагов. Я, правда, ни разу не слышал. Очевидно, лисичкам тоже нравилось пение, и, так как они в степях, вдали от людей, никогда не видели и не слышали певцов, то решили похитить, и теперь с удовольствием слушают пение наших петушков.
Спустя некоторое время, когда буровую переместили на другое место, кто-то проезжал мимо оврагов и рассказывал, что слышал доносившееся оттуда петушиное: «ку-ка-ре-ку».
Внучка, это было, честно, дед не обманывает
Жалғасы бар....