На странице нашего сайта было опубликовано много воспоминании нефтяников. Один из авторов таких воспоминаний - ветеран геолог-разведчик  Е.В. Герасименко. После сокращения объемов работ в ТОО «МНГР» КЭ работал мастером по добыче нефти в ТОО «Казахтуркмунай», инженером по капитальному ремонту скважин, в ТОО «Аташ», ТОО «Тюб-Караган» АО «КазМунайТениз», в ТОО "Аташ", в ТОО "Тюб-Караган". Где бы он ни находился, был мастером своего дела. Сейчас он любящий и любимый отец и дед для дочерей и внуков.

Несомненно, доблестный труд нефтяника был отмечен  наградами Родины, а именно: медалью «За трудовую доблесть в СССР», нагрудным знаком «Ветеран труда», орденами «Трудового Красного Знамени» и многочисленными похвальными грамотами, денежными премиями, нагрудными знаками отличника труда нескольких пятилеток.

О моем прекрасном детстве

                                                                                             Это было давно.

 

    Я помню себя где-то с трех лет. Но это не понимание, а какие-то проблески ума, то есть я понимал, что вижу интересный слайд двухлетней давности, но посмотреть следующий слайд не могу. А хорошо себя помнил – это в возрасте. Почему в моем уме начат отчет именно с того времени? - да потому, что это было время безоблачного детства, время, когда тебя ничего не заставляли делать, или делать чего хочу, когда хочу и так далее, в общем, полная свобода, но эту свободу нужно было защищать.  Жили мы в небольшом селе. Сельчане, которые были побогаче, держали коров, свиней, коз, гусей, курей, уток. Мы же - только гусей, уток и курей. На мою свободу покушались гусак и петух. Гусак считал, что если я ростом меньше него, то меня можно бить крыльями и щипать клювом, что он неоднократно проделывал, но когда у меня в руках оказалась палка, то нападения сразу прекратились, потому что шея гусака стала уязвимей. Но был еще один «ограничитель» свободы – это петух. Он не шипел, не гоготал, не выдавал себя посторонним звуком, он нападал, молча, бил крыльями, клювом, но шпоры не выпускал, или я не помню. Однажды он также напал исподтишка. Зажал в узком проходе, где мне нечем было обороняться, кроме призыва о помощи.  Еще меня спасала одежда, которая принимала на себя большую часть «трепки», и, все-таки, как я не защищался, петух клюнул меня в височную часть, (шрам видно до сих пор). Если раньше я отделывался синяками, то теперь впервые пролилась кровь. Охранять меня некем, поэтому мама и бабушка решили извести моего обидчика.

    Начало лета. Каждый день по утрам мой дядя сажал меня к себе на шею, выгонял из загона гусей и уток, направлял за последний проулок, откуда они шли гуськом, по ходу поедая молодые побеги травы. Здесь я спускался, забирал из рук дяди отесанную палку, и уже сам направлял стайку в нужном направлении. Дядя возвращался домой, надеясь на мою сознательность, а сознавать, было чего. Слева и справа располагались колхозные поля пшеницы, колоски которой ох и манили пернатых. Специальный человек «объездчик» периодически объезжал поля, и если он увидит пернатых в поле, то хозяевам грозил крупный штраф.   

   Соседи тоже выгоняли своих водоплавающих. Гусаки гоготом, как старые знакомые, приветствовали друг друга, а поднятыми шеями показывали гусыням и гусятам, что «мы вас охраняем, все под контролем» и продолжали путь уже большой стаей. Метров через шестьсот-семьсот поля кончались, начиналась лесопосадка, а в ней ямы с талой снеговой водой, и поросшие зеленой травой. Трава разрослась по всей посадке – то, что нужно гусятам. В селе тоже была вода, но ручеек, был соленый, водоплавающие только купались в ней, но не пили.

   Еще до войны плодородные земли ограждали, метров по восемьсот в длину и рядов по пять, через шесть – семь в ширину, посадками деревьев, для защиты от ветряной эрозии, а также для задержания снега. Говорят, что по указанию И.В.Сталина (это его, вроде бы, фраза) «они помогут кому - то выжить», недалеко от населенных пунктов, местами высаживали фруктовые деревья, в основном абрикос, и никто не мог на них претендовать.

     О происхождении ям я хотел бы рассказать и сам послушать потому, что когда и как они образовались,- меня не было и в помине.

    1942 год, война, немецкие части рвутся к кавказской нефти. Одни идут по северной, другие - южной части кубанской долины, а в средине - пытаются остановить и окружить   войска Красной Армии, технику, паровозы, вагоны, в том числе с боеприпасами.

    Очевидно, пушки и орудия в боях были подорваны, поэтому боеприпасы, чтобы не достались врагу, нужно было уничтожить путем подрыва. Снаряды возили и укладывали в лесополосе, где снаряды россыпью, где в ящиках, где патроны винтовочные, где автоматные, а латунных гильз под стодвадцатимиллиметровый снаряд не было. Возможно их сняли раньше, или вообще не грузили, зная, что эшелон может попасть в окружение.

Все это большими частями саперами подрывалось, но какая - то часть не взрывалась, а разлетались по полю и лесополосе. После подрыва в земле образовывались воронки, в них укладывали   боеприпас для следующего подрыва и подрывали. К концу образовалось несколько громадных воронок от снарядов различных калибров. Уже, когда мне было лет восемь, то казалось, что воронки были метров по двадцать в диаметре. Патроны уничтожались путем сжигания, для чего создавалась температура чуть больше температуры плавления свинца. Когда он из пуль вытекал, а порох выгорал, патрон становился непригоден.  

    Но не все снаряды детонировали. Какая-то их часть, не разорвавшихся, разлеталась по полям и посадкам, рассеивая не сгоревший артиллерийский порох, картечь, шрапнель. Пожалуй, до 45 года туда никто из взрослых не заглядывал, да и некому было, кроме, вездесущих пацанов. Они собирали по полям порох и картечь¸ но в заросших, за время войны полях, трудно было сколько-то найти. Даже снаряды, лежащие в поле, утонули в жирном черноземе. Только иногда, уже после войны, были случаи, когда при пахоте, плуг выворачивал какой-нибудь неразорвавшийся снаряд. Саперов по таким мелочам не вызывали, а тракторист, или его помощник, брали и уносили снаряд в лесополосу, где на него не наедут.

     С 45-го года поля начали очищать от сухой травы, перепахивать и опять очищать. Примерно в тоже время, по селам поехали заготовители. Они закупали все, что им было нужно и, казалось, то, что им ненужно. Большую

часть закупок из нашего села составлял цветной металлолом.

    Я вам рассказывал, что некоторые калибры снарядов подрывали, не вынимая их из ящиков. После подрыва часть ящиков разлеталась, а большая часть оставалась в ямах, заполненных талой водой. Теперь же их аккуратно нащупывали, аккуратно поднимали, аккуратно вынимали неразорвавшийся снаряд, аккуратно относили снаряд подальше, а изуродованный ящик продавали заготовителю. Почему они так ценились? - да потому, что ящики были изготовлены из красной листовой меди, с медными перегородками и даже заклепками. Все это защищало снаряд от статического электричества, которое может вызвать детонацию.  «Аккуратные работы» проделывали женщины с повзрослевшими их сыновьями, просто потому, что мужики были на фронте, иначе женщины не за что не послали бы в такое опасное место своих детей.

Но все когда-то кончается, земля постепенно залечивает шрамы войны.  Ямы обмелели, заросли, но в них еще достаточно было пресной воды. Вот сюда мы пригоняли водоплавающих. Здесь было для них раздолье, только смотри, чтобы не залезли в пшеницу. У старших гусей «в голове» был свой часовой механизм, потому, что часов в шесть вечера, они изменяют интонацию голоса и потихоньку, гуськом, без нашего с соседом вмешательства, начинают двигаться домой, где их ждал ужин из ячменя и кукурузы.    

    После войны разруха, денег нет, но с риском для жизни их можно достать, а для этого нужно   найти и сдать цветмет. Рисковали только старшие, которым в то время было пятнадцать – семнадцать лет и имеющие опыт. Работали только вдвоем. Брали неразорвавшийся снаряд, осматривали взрыватель и, если нет опасности взрыва, приступали к работе. Я со своими ровесниками с трудом перекатывали снаряд, не говоря о срубе.

   Все это я слышал от старших.

Я уже писал, что при подрыве много снарядов не взорвалось, а разлетелось. Как мне казалось, только снаряды диаметром примерно 120мм, имели два медных кольца шириной миллиметров тридцать, и толщиной десять, закатанных в проточки по диаметру. «Специалисты», вооружившись зубилом и молотком, срубали, и сдавали кольца. Сколько стоил килограмм меди, точно не помню, но прилично.

   Редко, но все - таки гибли люди.  Рассказывают, что погиб тракторист, когда его колесный трактор при вспахивании поля, наехал на снаряд. Приехали саперы, нашли осколки, потом сказали, что трактор «наступил» на взрыватель, а если бы не наступил, то снаряд пролежал бы в земле много лет, пока не сгнил.  Еще подобный случай произошел с конюхом, когда его телега ободом «наступила на взрыватель». Фрагменты человеческого тела и лошади долго снимали с деревьев.  До снарядов, лежащих почти на поверхности в лесополосах, почему-то никому дела не было. Еще рассказывали, как однажды, те пятнадцати - семнадцатилетние «спецы», решили снять кольца.  При осмотре снаряда мнение разделилось, один сказал «рванет, другой - не рванет». Один начал срубать, другой убегать. Поговаривали, что взрывная волна ухо одного принесла домой, а у другого, осколок   отрубил руку.

К тому времени, наряду со своими сверстниками, я неплохо разбирался в снарядах, но мне и моим сверстникам меди не осталось, а осталось только подрывать.

   Медь уже почти не принимали, поэтому мы собирали артиллерийский порох, картечь и вытапливать из снарядов тол, но собирать их могли только после пахоты, когда плуг перевернет грунт и на поверхность борозда поднимала артиллерийский порох. Постепенно ВВ (взрывнеое вещество) иссякло.  

    В пустые пули вставляли артиллерийский порох, заплескивали, подготавливали штук сорок - пятьдесят, бросали в костер и прятались в укрытие. Пули разлетались во всех направлениях – создавая светящийся, особенно ночью, ореол. Каждый, уважающий себя «подрывник», держал дома до блеска начищенные винтовочный магазин с патронами и пулями.

 Картечь переплавлялась под ружейный припас для охотников. Тол - медленно сгорающий и плавящийся при температуре боевой припас только в поврежденном снаряде. В неповрежденном – взрыв. Мне было лет тринадцать – четырнадцать, когда такие уже как я, прошедшие определенную подготовку, начали подрывать снаряды просто так, для грохота. Из предосторожности прослеживали движения взрослых по улицам села. Если никто не собирался в лесополосу, выбирали годный снаряд, накатывали его на подстилку из сухой травы или соломы, поджигали и убегали в укрытие, пахотную борозду. Я сейчас не могу изобразить эти звуки, но когда разлетается картечь, создается свистяще страшноватый звук, когда шрапнель – шелестяще страшный.

      До снарядов, по прежнему, никому не было дела, да и мы стали о них забывать, как вдруг как гром среди ясного неба, говорят, что в детсаде взрыв. Хорошо, что в группе находилось только шестеро детей. Я ума не мог приложить, как семилетний пацан донес 57 мм снаряд. Однозначно, он нашел его, где-то на соседней меже, перепрятал так, что бы я не нашел.  Очищал от ржавчины и любовался, был доволен тем, что имеет такую игрушку. И все же не вытерпел и решил показать сверстникам. Проходя мимо печки – буржуйки, случайно уронил на кирпичный пол, выстланный у печи.

   Только после такого случая, понаехало: председатели районного масштаба, секретари, и замы, офицеры военкомы и рядовые, и все стали искать, расспрашивать и в конце концов сельчане начали показывать на меня, мол он знает много. Мой братишка был горд и всем рассказывал, как за мной ходили саперы с миноискателями и устанавливали флажки опасности, как рядовые лазали в колючий кустарник, что бы достать оттуда какой-нибудь снаряд, или просто осколок.  Собранные снаряды подрывали почти в том же месте, что и пятнадцать лет назад.

    Наверно будет уместно сказать, что где-то в это время закончилось мое «боевое» детство, а началась трудовая юность. Если водоплавающие были не каждый год, то их место занимали гусеницы, да именно гусеницы шелкопряда. Бабушка покупала их один-полтора грамма, рассаживала по коробочкам, добавляла несколько листиков тутовника, а через какое - то время, кричала, что бы я нес еще листьев. Это вам не шахматная доска, где спокойно пересчитываешь зерно и высыпаешь на свободную клетку, и так 64 раза, нет, это голодные жвала, которые не остановишь.

   Сколько себя помню, почти каждый год и до седьмого класса, пока у меня не украли велосипед, я утром и вечером возил этим троглодитам кушать. В обеденные часы выискивал места, где еще не побывал серп такого же «кормильца», как и я. Оказывается, что эти звери, чем больше кушали, тем больше росли. В какой-то день жор прекратился, и они стали заматывать себя изнутри шелковой нитью. Но мои мучения хорошо окупались. К примеру: я мог позволить себе купить ящик лимонада, много пряников и еще оставались деньги на несколько кино.

   В полные четырнадцать зампред предложил мне поработать на уборке пшеницы. Мне нужно было следить за работой копнителя и когда он наполняется, комбайнер сбрасывал солому, а мне нужно было вилами очищать остатки, чтобы крышка копнителя нормально закрылась. Тут я понял, насколько был слаб. Из-за моей нерасторопности, несколько раз останавливался комбайн, а это влекло за собой остановку грузовых машин по перевозке зерна и т.д. В общем, на следующий день зампред назначает меня водителем двухосной бортовой телеги и двумя лошадиными силами к ней, для работы в поливной бригаде. В общем – извозчиком. В первый день мне помогли запрячь телегу, а в остальные дни я сам запрягал, собирал работников бригады, принимал овощи, сдавал, развозил работников и так ежедневно в течение месяца.

    Однажды я ехал у лесополосы, лошади были разнузданы и спокойно щипали траву. Вдруг чего-то испугавшись - понесли. Я не удержался и, выпустив вожжи, упал на дно телеги. Звать на помощь было некого. Я уже представил, как задними копытами лошади разбивают телегу и в паре мчатся по полю, но к моему удивлению, лошади замедлили ход и остановились. Меня спасло то, что вожжи, которые я выронил, начали наматываться на ось и остановили лошадей. Несколько дней я чувствовал на себе шок, но он сразу, куда-то исчез, когда и вдруг появляется моя сестренка, которую я так долго ждал и кричит: «Я прилетела за тобой!»

Один умный человек сказал:

«Счастлив тот, кто взял с собою в жизнь кусочек детства»

Я же взвалил на себя большой кусок и, думаю, пронесу его по жизни.

     

С уважением, ваш деда Женя